Ведется следствие - Страница 37

— Старые раны? — лавочник проницательно посмотрел на доктора, что-то прикидывая и вычисляя. — Будет вам палка. Хорошая, крепкая… и без излишеств. Обождать немного извольте… Адольф!

Откуда-то из глубин лавки появился сонный парнишка в шортах на подтяжках и коричневой рубахе, черная косая челка падала на детский лобик.

— Сбегай к дядьке Колину, попроси у него палку. Держи бумажку — я там размер записал, — велел лавочник. — И… одна нога здесь, другая тут!

— Молодая смена? — поинтересовался Немертвых, глядя, как резво замелькали худые мальчишеские ноги в высоких шнурованных башмаках.

— А-а-а… — отмахнулся лавочник. — Смена! Один ветер в голове. Все на заставе пропадает, на инженерной. Там «фридрихи» господ инженеров стоят, так ребятню за уши не оттащить! Хотя, — добавил он задумчиво, — лучше уж там, чем за кордон самовольно лазить… Вы вон такое-то видали когда?

Над торжищем красовался громадный плакат с изображенной на нем жутковатого вида тараканоподобной тварью с хищно распахнутыми жвалами. Поперек плаката кроваво-алыми буквами было выписано четкое «Бойся!».

— Это что еще такое? — удивился Немертвых.

— Да водится на болотах всякая дрянь, — пояснил тот. — Мозги крутит. Наши-то приспособились — чугунок на голову, и пусть щелкает, не возьмет! У солдат вон каски… тоже не побалуешь особо. А ученые смеялись, мол, суеверие… сколько мы потом обглоданных косточек находили! Городские, что с них взять, — закончил лавочник пренебрежительно. Тут как раз с топотом примчался запыхавшийся Адольф. — А вот, господин, и ваша палка. Опробуйте-ка!

Трость в самом деле была хороша — из непонятного дерева, простая, без украшений, с тщательно отполированной рукояткой. Теодор, не торгуясь, отсчитал требуемое (цена была высока, пожалуй, в модных лавках просили столько же, но модные лавки остались в столице, да и дрянь там предлагали, а не трости!) и, поблагодарив лавочника, с удовольствием поспешил к поезду. У самой морды локомотива наблюдалось непонятное копошение людей в форме и раздавались громкие возгласы.

— Да кто ж назвал его Худеньким, — ругался крупный детина в форме старшего техника. — Это по документам он Худенький! А вмятину оставил — иному кабану не снилось! Леопольд, понимаешь!

— Эт точно, — соглашался второй, пытаясь выковырнуть из решетки отбойника габаритное тело, застрявшее каким-то особенно замысловатым образом. — Нет, лом тут не поможет. Топор пусть несут, кувалду. Срубать будем, что уж теперь! Некогда нам возиться, отправление задерживать нельзя!

— Ну это как-то…

— Ага! А кто ж нас с карантина с эдаким-то десертом на физиономии выпустит? Хотите, чтобы все комарье с болот собралось? Срубать надо, а потом замыть, вмятину выправить и покрасить живенько!

Рядом скучал сержант полиции. Заметив приближающегося доктора, заинтересовавшегося беседой, он шагнул вперед, закрывая широкой спиной неаппетитное зрелище.

— Извините, уважаемый, посторонним сюда нельзя.

— Вечер добрый, сержант. Теодор Немертвых, — доктор показал жетон, — судмедэксперт. Что-то серьезное?

— Вряд ли, — расслабился тот. — Сбили тут одного… Экспрессы, как известно, не тормозят. Тело вот привезли, к счастью, а то потом или искали бы, куда его отшвырнуло, или собирали по всем путям…

— А кто погиб? — полюбопытствовал доктор.

— Да жил тут неподалеку один… литератор, — с непередаваемым выражением произнес сержант. — Заперся в своем имении, дурковал помалу… Жена его, решительная женщина, уж сколько терпела, а не вытерпела! Он же как — каракули свои переписывать заставлял, набело, красиво, да не по одному разу, пишущих машинок не признавал. Так она взяла, села на проходящий экспресс и — фьюить!.. А этот вон чего удумал, пассажирское сообщение останавливать! Да вы сами посмотрите, — протянул он толстенный конверт.

— Предсмертная записка? На сорока листах? — доктор внимательно прочитал последний абзац. — Слог, надо признать… корявый, равно как и почерк, еще архаизмы эти не к месту… И отчего ему было не освоить машинопись? Вы послушайте только: «силою великаго искусства да остановлю бездушный механизм системы, каковая отказала благородным начинаниям в признании и дотянулась до моего убежища…». Напоминает колонку из «Столичного инсургента», — закончил он.

— Ну что вы, господин Немертвых, — возмутился даже сержант, — госпожа Ловких и господин Бурловски лучше пишут. Захватывающе! Возьмешь, стало быть газетку с собой… ох, прошу прощения, забылся-с…

— Ничего, ничего сержант, — усмехнулся доктор. — Немудрено — ночка хлопотная…

Он повернулся к поезду и удивленно нахмурился.

В самом начале платформы сгрудилось несколько человек с самодельными плакатиками. «Нет отравлению болот!», — гласил один из них. Остальные не радовали разнообразием: «Долой!», «Руки прочь от уникального природного объекта!» (целиком надпись на листе не поместилась, пришлось сократить слова, отчего сразу смысл фразы было уловить непросто), «Даешь независимую экспертизу!» и так далее.

— А это что еще за демонстрация? — спросил он, не особенно рассчитывая на ответ.

— Это, господин, биологи, — ответил случившийся поблизости проводник из второго класса, тоже наблюдавший за процессом извлечения останков покойного литератора из отбойника. — Или экологи? Путаю я, уж простите. Они на каждой остановке этак вот стоят. Я расспросил как-то, так они, оказывается, считают, что нельзя гонять экспресс по болотам, чтоб дымом и копотью их не травить. А лишние две недели в пути — это им, значит, всё равно!